МЕДИТАЦИЯ

Журнал " Ровесник " , № 6 , 1981 год.


Дон Итон МИЛЛЕР, американский журналист .

По договору об обмене между студентами Ленинграда и Дортмунда я был зачислен в Ленинградский университет. Однажды студенты-иностранцы подготовили вечер художественной самодеятельности. Зал был переполнен: студенты, преподаватели и приглашенные. Я выступил с демонстрацией приемов каратэ. К тому времени я уже несколько лет изучал его и кое-чего достиг. Тогда у меня еще не было черного пояса, я получил его несколько лет спустя. Я показал классическое ката (хореографические фигуры) и немного рассказал об этом искусстве.

Гвоздем программы было разбивание кирпичей. Этому трюку я научился давно и с тех пор переколотил кирпичей немало. Советские друзья с радостью обеспечили меня всем необходимым, но оказалось, что в Советском Союзе обжигают совсем не такие кирпичи, как в США. Эти были в два раза больше и, естественно, тяжелее, чем те, к которым я привык. Но я не пал духом и со всей тщательностью установил гиганта на двух других. Я опустился на колени, глубоко вздохнул и с резким выкриком опустил правый кулак. Ничего не произошло. Тупая боль прошла по суставам, по руке, отдаваясь в плече. Что ж, это бывает, когда удар недостаточно точен.

Я снова установил кирпич и нанес мощный удар, вкладывая в него всю силу, на какую был только способен. Кулак буквально врезался и застыл. Я отмолотил 10—15 яростных ударов, так что из руки брызнула кровь. Я принялся колотить неповрежденной левой, выжимая последние капли энергии. Кирпич был непоколебим. Взвинченный, разозленный, я продолжал упрямо наносить мощные удары. Но русский кирпич был неприступен. Обе руки были в крови, и за занавесом умоляли перейти к другой части программы, но прошло много времени, прежде чем я наконец сдался, что-то пробормотал в свое оправдание, сошел со сцены, снял кимоно, переоделся и вышел на улицы вечернего Ленинграда.

Напротив университета велось строительство, и в отсветах далекого фонаря я увидел целую гору злосчастных кирпичей. Я перешел на другую сторону, поднял один, покрутил его в разбитых руках и швырнул на землю — он раскололся! Я встал на колени, схватил следующий и не то бросил, не то ударил его о другой. И этот раскололся! Тогда, набрав полную охапку кирпичей, я вновь устремился в клуб.

Игнорируя протесты выступавших, я установил кирпичи перед зрителями. «Смотрите»,— сказал я по-английски, глубоко вздохнул, поднял кулак и с уверенным криком опустил его. Но... кирпич даже не треснул! Я ударил снова. Потом еще два-три удара — и до меня дошло, что так ничего не выйдет. Разъяренный и униженный, я присел, закрыл глаза, наверное, чтобы не смотреть на зрителей, вздохнул и расслабился.

Белые облачка проплыли по розовому горизонту, я ощутил ветерок собственного дыхания и забыл о кирпичах, о боли и о зрителях. Я открыл глаза и, нежно поддерживая кирпич левой рукой, без всякого усилия, не спеша опустил на него правую руку. И она прошла сквозь кирпич, словно его не коснувшись. Было такое чувство.что кирпич «расчленился». Я поднял две половинки и показал их зрителям, но они уже сорвались с мест и бешено аплодировали. Русские люди знают, что такое страдание и преодоление. Пусть они не подозревали о причинах случившегося, они приветствовали победу духа над бездушной материей.

Восточное искусство борьбы я начал изучать 20 лет назад, будучи толстеньким, шустрым очкариком с окраин западного Манхэттена. За три года изучения дзюдо я проявил себя как самый способный и настойчивый из всей младшей группы школы.

В 1963 году я открыл для себя каратэ и взялся за него с тем же рвением, что за дзюдо. За восемь лет обучения я сменил трех учителей и в 1970 году получил черный пояс. ( 1 ) .
К тому же периоду относятся мои занятия боксом и фехтованием.

В детстве мне здорово доставалось от шпаны. Я был беспомощен и ненавидел себя за те окольные пути, которыми мне приходилось добираться до школы, избегая рискованных встреч, и все же тогда, в 1960 году, когда я впервые появился в школе дзюдо Додзо, мною руководило нечто большее, чем обычный инстинкт самосохранения. Я помню, что был восхищен самой эстетикой школы: огромная площадка на открытом воздухе, маты, обувь, выстроенная за дверью, аккуратно развешанные дощечки с именами учеников на белоснежных стенах.

В большинстве случаев «демонстрационные» виды искусства, дзюдо и каратэ акцентируют внимание на развитии таких качеств, как резкость, баланс, точность, координация и сила; важно отработать удары рукой и ногой, блоки, броски, захваты и т. д. К сожалению, очень немногие достигают совершенства. На высших ступенях этого искусства техника боя отступает на задний план, целью обучения становится психологическая трансформация. Черного пояса добивается менее одного процента каратэистов, но он всего лишь начало серьезного обучения.

Самым важным моментом в психологическом развитии, по-видимому, следует считать проблему страха. В начале пути благодаря физическим нагрузкам, суровому режиму, набиванию суставов и кончиков пальцев, ударам в прыжке, блокам, крикам в унисон, практическим боям в учениках появляется некая бравада. Однако подобные методы искусственны и не способствуют изменениям психического порядка.

Я вправе судить: от страха, беспокойства и нервных реакций в опасных ситуациях боя меня не излечили ни тысячи удачных ударов, ни тысячи отлично выполненных прыжков, ни выигранные тренировочные бои в зале Додзо. Я так и не научился контролировать страх и как дилетант понятия не имел о бесстрашии. Только год спустя после получения черного пояса я смог перешагнуть этот барьер. Тогда я был преподавателем корейского каратэ в одном из колледжей Нью Гэмпшира.

Однажды в клуб японского каратэ, организованного в том. же колледже, приехал инструктор-японец, каратэист пятого или шестого разряда '. Как-то раз в конце занятий он зашел в класс и, когда все разошлись, предложил мне спарринг. Я воспринял это не как вызов, а как возможность проверить себя в поединке с превосходящим противником. Мы сошлись в центре зала, я не надеялся на победу и настраивался на посильное сопротивление. В то же время я понимал, что буду отстаивать не только себя, но всю школу, которой он сделал вызов, придя в мой класс.

Мы не обсуждали правил Поединка — я был уверен, что они те же, что в обычном бесконтактном любительском бою: опасные удары в голову, шею, глаза фиксируются на расстоянии 2—5 сантиметров, контактные удары разрешаются только по корпусу и в солнечное сплетение. В течение первых нескольких минут бой и шел по этим правилам.

То и дело меня обдавал ветерок от щелчков его обманных ударов, застывавших в сантиметрах от цели, винтовые удары ногой вкручивались в мою оборону и били по прессу. Без сомнения, он был сильнее, выпады его стремительных атак мощнее и динамичнее, блоки от моих боковых ударов и контрудары точнее и своевременнее. Но постепенно я приспособился к его стилю и вел себя уже не так безобидно, как в начале боя. Успевал проводить продолжительные серии ударов, уходил от его ударов, блокировал, но был беспомощен, когда он обозначал удары по глазам.

Японец точно определил эпицентр моего страха. Я близорук и проводил поединок в очках, но не столько боялся за очки, как часто случается в подобных ситуациях (для близоруких предметы — это расплывчатые пятна, пока они далеко, поэтому ответные удары часто торопливы и неточны). Мне мешало чувство иного свойства — неполноценность очкарика, от которой не избавили десять лет тренировок. Удары и ложные выпады в глаза тотчас вызывали испуг, нервную реакцию, воспользовавшись которыми противник наносил точный удар в другое место.

И все же он начал испытывать затруднения. В один из моментов боя после удачной блокировки я высоко подпрыгнул, выставив колено против контрудара, и зафиксировал ребро ладони над открывшейся шеей. Японец не успел блокироваться. Теперь побеждал я. Ему это, видно, очень не понравилось. Он резко развернулся и, не фиксируя движения, нанес удар локтем мне в затылок. Голова зазвенела — и я полетел на пол.

Вскочив на ноги, я уже не был так уверен в условиях поединка. Атаки стали ожесточеннее, резче и ближе. Я понимал, что мне угрожает реальная опасность, но не знал, как расценивает ситуацию этот человек, способный убить. Страх и злость, простительные новичку, подхлестнули меня, я вошел в раж. Я изловчился и опять обошел японца. Мой резкий контрудар рукой, думаю, получился. На этот раз противник выжидал несколько секунд, потом стремительный волчок на 360 градусов — и удар пяткой с разворота, почти неуловимое движение ноги. Удар пришелся в лоб, над правым глазом. Он оглушил меня, разбил очки и вогнал край оправы в бровь: брызнула кровь. И от этого удара в самый эпицентр моего страха он, страх, лопнул как мыльный пузырь. Я будто заново родился, почувствовал себя неуязвимым.

Белым рукавом кимоно я вытер кровь, вышел на середину зала и предложил продолжить. Я был спокоен и полон энергии. Позже я назову это состояние центрированностью. Я знал, что теперь, когда исчез страх, все будет по-другому. Но японец отказался, посочувствовал, собрал одежду и вышел. Я пригласил его зайти в другой раз, но он так и не появился.

В 1970 году со своей группой я посетил Камбрес, городок-новостройку на юге Нью-Гэмпшира. Там я познакомился с Т. Т. Лиангом, преподавателем тай чи ( 2 ) .
На первый взгляд он казался старым и сгорбленным, но густой бас и сверкающие глаза явно не соответствовали его возрасту.

Продемонстрировав несколько медленных, плавных, величественных движений одного сложного приема, Лианг вкратце рассказал о своем искусстве и перечислил его древние принципы: «Не думай о чи (энергия жизни). Расслабься. Все движения подчини мозгу. Не внешней мускульной силе. Размышление в действии. Действие в размышлении*. Лианг вызвал меня в центр зала, поднял руку перед грудью и предложил сделать выпад. Когда я коснулся его запястья, он засмеялся, и я засмеялся вместе с ним, не совсем понимая, чему мы смеемся. Ситуация была глупой и в то же время возвышенной: мы стояли друг против друга, молодой каратэист и старый мастер тай чи.
«Бей»,—сказал он. Я ждал сопротивления, но он легко ускользнул от удара, не разъединяя контакта. Создавалась иллюзия, что я бью во что-то жесткое, но на самом деле бил в пустоту. В нее-то я и полетел и но инерции чуть не упал. Мы опять засмеялись. Что бы ни демонстрировал Лианг, я не боялся показаться смешным и неуклюжим. Так началась наша большая дружба. Все последнее десятилетие я учился у него, осваивая десятки новых «приемов: некоторые из них включали до сотни различных движений, в других использовались мечи и китайские сабли, на третьи уходило больше 20 минут, но все выполнялись осознанно и расслабленно.

То было чудесное время. Учитель потчевал нас легендами о мастерах тай чи из семейства Янгов, рассказывал о своей молодости. В 45 лет его признали безнадежно больным. У него был гепатит, воспаление легких и многое другое. Лианг оставил беспо рядочную жизнь, стал изучать тай чи и восстановил здоровье. Сейчас ему 80 лет. Он все такой же энергичный, резкий, грациозный и веселый, как прежде. Однажды мы расстались, но через год или два встретились вновь и вместе работали с группой учеников в его студии и Бостоне.

Зимними вечерами, войдя в студию, мы часто заставали Лианга в одном шерстяном белье рядом со скоро варкой: он варил овощи. Он казался старым и уставшим. Но постепенно в течение урока, разбуженный интересом и энтузиазмом молодежи, он веселел, заряжался нашей энергией. То, что поначалу планировалось как часовая тренировка, затягивалось еще на пару часов. Никто не торопился и не смотрел на часы. В один из таких вечеров, когда все порядком устали, прослушали еще несколько свежих историй, кто-то робко попросил Лианга показать приемы с двумя мечами. Он начал без интереса, продолжая говорить, но постепенно увлекся, поглощенный вращением стальных клинков с длинными яркими кисточками на рукоятках. Наконец мечи потеряли форму, превратились в огромное пятно с неясными очерта ниями, сплелись в сложные узоры. Он стоял в сверкании металла, и внутри этого блеска — спокойное лицо. Глаза полузакрыты, движения размеренны и мягки. В эти яркие и беско нечные 10— 15 секунд я видел совершенство. Когда упражнение закончилось, класс восторженно зааплодировал, а он снова превратился в нашего добродушного старика учителя. То, что мы увидели, было выше аплодисментов.

В 1975-м, потом снова в 1976-м и в 1977-м мне довелось учиться у известного мастера айкидо ( 3 ) Кончи Тохеи. В свои шестьдесят Тохеи обладает силой штангиста и легкостью балетного танцора. Он само воплощение традиций восточного будо (боевых приемов), однако абсолютно чужд жестокости, сострадателен и человечен. Формально его система обучения значительно отличается от общепринятого айкидо. Он разработал свой метод, раскрывающий возможности каждого ученика.
Тохеи проделывает удивительные вещи: при росте метр пятьдесят два и весе 67 килограммов он может настолько «отяжелеть», что четверо мужчин не оторвут его от земли. Он способен противостоять толчку трех силачей, выстроенных в цепочку, останавливая их одним мизинцем. Его вдох и выдох слышны на весь зал, в то же время он способен растянуть этот процесс на три минуты. Выполняя традиционные приемы айкидо, он не затрачивает ни малейшего усилия.

На одном из занятий он попросил меня сжать ему запястья и не позволять свести руки. За несколько десятилетий, которые я занимался гимнастикой, штангой, каратэ, а также колол дрова, я прилично накачал силу. Тохеи поднатужился, но не смог сдвинуть руки. Он улыбнулся. «Оч-чень сильный,— сказал он нараспев низким голосом.— Еще раз, пожалуйста».

На этот раз он не напрягался, раскрыл руки, как для объятья, разогнул пальцы и расслабился. Вдруг что-то произошло: я почувствовал, что сдерживаю, вернее, стараюсь сдержать два мощных потока - не мышцы, что я сжимал лишь мгновенье назад. Он мягко и уверенно согнул пальцы и с необыкновенной легкостью соединил руки. На лице — улыбка. «Это. - сказал он,— координация мысли и тела». Тохеи утверждает, что в его способностях нет ничего особенного, ими может овладеть каждый, кто учится соединять духовное и физическое.

Позже я научусь проделывать те же трюки, что и Тохеи, которые, впрочем, вовсе не трюки, а проявление высшей человеческой силы, высвобождающейся в момент расслабления. Направленность внимания, абсолютный покой сознания, уверенность и доброжелательность — вот что характерно для этого состояния центрированности.

При некоторой настойчивости всегда можно научиться «волшебству». В тот ленинградский вечер я нашел надежный способ входить в состояние расслабленного действия. Теперь, когда я собираюсь перебить очередную груду кирпичей, я не настраива юсь на «старание», не собираюсь с силами. Я расслабляюсь, и центр готовности перемещается ниже — в торс и в ноги. Я чувствую землю, дышу глубоко, мысленно направляю дыхание по торсу, ногам и рукам; представляю линию вектора силы, который проходит по ногам, потом вниз по рукам, по ладони, через бруски кирпичей. Я не фокусирую внимания на объекте.

Когда в нормальном состоянии я поднимаю предмет и разглядываю его, он кажется чрезвычайно тяжелым и твердым. Через две-три минуты предметы меняют свою реальность, сама реальность меняется: мне уже не тридцать два, и я не американский литератор, который стоит в кроссовках и проделывает странные дыхательные упражнения во дворике своего дома у кучи красных кирпичей. По некоторым признакам я понимаю, что вхожу в «зону»: дыхание становится глубоким и резким, зрение меняется, и галька на дорожке разрастается до огромных размеров, я вижу не маленькие камушки, а целые глыбы. Собственное тело кажется жестким, но в то же время легким и свободным.
Наконец я подхожу к кирпичам, и, если я вообще обращаю на них внимание, они мне кажутся легкими , воздушными и податливыми. Делаю глубокий вдох, задерживаю его на полсекунды, потом выдыхаю резко и ровно и, фокусируя внимание на векторе силы, позволяю руке следовать по нему. Моя ладонь свободно проходит сквозь то, что раньше было кирпичом. Я не чувствую ни прикосновения, ни отдачи, ни боли.

Кто бы ни присутствовал при этом, он всегда аплодирует и поздравляет. Но поздравлять не с чем, это даже глупо. Здесь все так просто. Только бы мысли и тело были едины.

Это состояние трудно объяснить, слова бессильны. Оно проходит, остаются воспоминания, эмоции. Иными словами, подлинная ценность боевого искусства Востока не имеет ничего общего с подвигами физического порядка. Обучение технике боя тоже не главное.

Главное то, что это искусство избавляет от страха и помогает постичь, что мы способны на большее, что запасы энергии и мужества, возможности реакции и внимания намного превышают наши представления о них.

Пределы человека могут быть значительно раздвинуты. Стоит только сделать глубокий вдох...

Перевел с английского В. СИМОНОВ .

1 . Японское каратэ имеет сложную систему разрядов. В статье, по-видимому, имеется в виду 5—6 дан. Первый дан соответствует черному поясу.— Примеч. пер.

2 . Полностью — тай чи чуан, один из трех стилей древнекитайского военного искусства шао линь су.— Примеч. пер.

3 . Размышление в действии. Действие в размышлении